Сегодня герой интервью не просто ведущий актёр республиканского театра кукол, но и руководитель мини-театра “Балда”, а также, автор постановок в Национальном театре. О жизненном выборе, стеснительности и восприятии удмуртского театра

 Я деревенский, но никогда не умел запрягать лошадь

 — Сегодня вы — уже состоявшийся театральный деятель, а как начинался ваш путь к сцене?

— Ещё в школе я любил участвовать в мероприятиях. Сценки небольшие сам уже разыгрывал. А когда поступил в педучилище, видимо на дне первокурсника так отметился, что меня пригласили в самодеятельный театр. Это и были, по сути, мои первые шаги.

А дальше как у многих — районный дом культуры, дискотеки, КВН. И всё, на учёбу в педучилище пришлось “забить” … и ехать поступать в театральный институт (смеётся).

— А почему сразу в театральный не пошли?

— Выбор педучилища заключался в том, что у меня вся семья — педагоги. То есть, что называется, выбора не было. А там уже начались какие-то порывы, которые, в итоге, оформились в поступление в театральный вуз. Казанский оказался ближе всех.

Ну и когда брошюрку читал, куда поступить, там оказалось, что набирали экспериментальную группу. Обучать должны были нескольким навыкам сразу — не только профессии артиста-кукловода, но и основам режиссуры, драматического театра, эстрады. Ну и относительная близость сыграла свою роль — я всё же человек “комнатный”, домашний, далеко не хотелось уезжать.

— Театр в вашей жизни появился уже в зрелом возрасте, а в детстве вы чем увлекались?

— Несмотря на то, что я сам деревенский, надо мной всегда друзья смеялись из-за того, что я никогда не умел лошадь запрягать. Раньше все мальчишки этим занимались, не знаю как сейчас. В общем, никогда меня не тянуло к таким вещам. Про трактора вообще молчу. У меня одноклассники болели техникой, ещё и до кучи в старших классах вместо уроков труда трактор изучали и чуть ли не с правами после школы выходили. У меня это не вызывало совсем никаких эмоций.

Я помню, что сначала у меня была мысль стать геологом. Читал что-то про них, и, видимо, просто сама романтика профессии нравилась. Ведь я даже не представлял, что они делают. Было просто ощущение, что ходят и собирают камешки (смеётся). А потом, классе в седьмом было сильное желание стать следователем.

Когда в школе случались пропажи — ну, обычное дело, когда шарфики в гардеробе теряются, обувь — я бежал, искал и находил! Завёл тетрадку и когда приходил домой, отмечал там проделанные дела. А потом это резко обрубилось. У одного парня потерялся портфель. На перемене все бросали портфели к стенке, а у нас там была ниша, закрытая каким-то стендом. Человек потерял портфель, собрали всю школу на линейку, мол “признавайтесь”.

А у меня сразу догадка: ну явно портфель под этим стендом лежит, наверняка кто-то его туда засунул. Бегом спустился, действительно, там его нахожу и всё, думал хватить начнут. А так получилось, что меня же и обвинили. Желание быть следователем напрочь отпало.

— А когда вы все-таки прониклись театром?

— Даже когда я поступил в казанский театральный, я до конца не понимал, куда я иду. У меня были только шаблонные знания об артистах. А вот когда я уже начал в казанские театры ходить по учёбе, за кулисы заходить, то стал понимать сценическую жизнь.

Начал с артистами общаться, которые всю правду говорили, какая она есть, а не то, что рядовой зритель знает. Вот это всё меня и, что называется, “торкнуло”.

За ширмой — “дури — не хочу”

 — Со времён окончания вуза вы служите в театре кукол. А как вы оказались на этих подмостках?

 — Я здесь даже ещё во время учёбы оказался. Когда поступал, мне в Министерстве культуры сделали направление, чтобы было легче поступить. И вот уже когда я учился на 4 курсе, меня взяли в казанский театр кукол в постановку. Об этом узнал ныне покойный директор кукольного театра Удмуртии Олег Никитин. Был жесткий разговор о том, что “мы тебя не для Казани учим”. В итоге меня с 5 курса просто “сняли” с учёбы.

Я помню в сентябре пришёл на линейку, тут же команда из Ижевска собирать вещи. Буквально в октябре я уже устроился сюда на работу. У меня одногруппники показывали спектакль дипломный, я же приехал с характеристикой от режиссёра.

— Это было против вашей воли или вы не жалеете о том, что тогда все сложилось именно так?

— Мало кто хочет идти в кукольное искусство, это правда. Как ни крути, у всех оно есть — некое тщеславие. Картинку смотришь по телевизору, все же хотят и певцами стать, и артистами, чтобы в лицо все узнавали. А потом больше понимания появляется, что этих артистов пруд пруди, но только единицы выделяются.

У меня не было стремления попасть на большую сцену. Мне даже легче работать в кукольном театре. Я сам стеснительный очень. Не так давно был День Можгинского района в нац.музее. Земляки собрались — надо было буквально пару слов сказать о себе. Я с таким смущением вышел, почти ничего у меня не получалось сказать. Знакомая сидела одна в зале, говорит: “Как это так, ты же артист”. А я отвечаю: Одно дело со сцены текст говорить готовый, заученный. Другое дело здесь.

Поэтому мне легче за ширмой спрятаться и “дури — не хочу”. Но “живьём” здесь тоже приходится выходить. И вот я очень не люблю начинать спектакли, когда по пьесе твой герой первым выходит. Зрители сидят, чего-то ожидают, ты выходишь один, и очень важно начать так, чтобы всех зацепить, чтобы было интересно смотреть весь спектакль. И как назло очень много таких спектаклей (смеётся).

Купить дом, где-нибудь в уединении, и только писать-писать-писать

 — Вы предстаете перед публикой в нескольких связанных между собой, но все же разных амплуа. Какое из них — актёр, режиссёр или драматург вам ближе?

 — Два последних амплуа я в себе ещё только развиваю. И драматургом я себя до сих пор не считаю. А то читаешь статьи и там чуть ли не везде пишут: “молодой драматург Сергей Антонов”. Мне кажется, само звание драматурга сначала надо заслужить.

Другое дело — автор сценария. Кто-то скажет, что это синонимы, но я так не считаю. Драматург, и режиссёр, в том числе — для меня значат гораздо большее. Говоря о себе, а я же только начинаю вставать на этот путь, было бы правильнее использовать слово “постановщик” или “автор постановки”. И сейчас у меня такой период в жизни — я словно на распутье. Пришло уже понимание, что актёрство не вечное.

Накопился опыт и хочется что-то “ставить”. Вот сейчас в июне в театре кукол будет мой первый режиссёрский опыт — ставим мою пьесу “Собака”. И хочется купить дом, где-нибудь в уединении, и вот ничем не заниматься, только писать-писать-писать. Ещё и чтобы это было выгодно, чтобы не надо было работать. По работе я сейчас актёр, по образу мысли — режиссёр, а дома на досуге пописываю — как драматург.

— Как вы начали создавать свои пьесы?

— Начинал я вообще с удмуртских стихов, в школе, когда ходил на юнкоровский кружок. Потом перешёл на рассказы. Потом понял, что всё это описывать вообще не моё. А почему бы сценки не писать — в них никаких описаний природы, описаний героев не надо.

Это нарастало и пошла “проба пера”. Хотелось чего-то неординарного, свой стиль искал, свой язык. Если посмотреть мои пьесы — в них очень мало монологов. Своего рода “теннис” — реплика на реплику. Так и актёрам проще текст учить и зрителям его воспринимать. Пьесу “Троллейбус” я писал как самоучка. Нашёл пьесы где-то в театре и читал-читал, смотрел как пьеса пишется, как она конструируется. И какая-то одна из них “запала” мне в душу своей идеей, а я просто “нарастил” её своими мыслями, отдал в редакцию и благополучно забыл.

До нынешнего года, пока Дарали (Алёна Петрова — руководитель молодёжной театральной студии “Юмок” — прим.ред.) мне не напомнила о ней. Сейчас я эту пьесу обновил, добавил современных реалий.

“Натуральная удмуртскость” — не искусственна ли она?

— Не так давно ваша пьеса “Троллейбус” привлекла внимание молодежной театральной студии “Юмок”. Как вам кажется, почему одно из ваших ранних произведений, которое до сегодняшнего дня не ставилось на сцене, показалось молодым артистам актуальным?

— Хороший вопрос, но у меня нет на него ответа. Сказать может, наверное, только сама Дарали. Она сама по себе — отдельная творческая единица и не вписывается ни в одну канву. Вообще, после читки я переосмыслил содержание пьесы.

Первый её вариант кажется мне более наивным. А когда я отправил новую версию Дарали, первое, что она мне написала: “С первых страниц видно, что текст стал намного жёстче”. Наверное я сам за эти годы стал жёстким, и это на бумагу выливается. Жизнь тоже изменилась и мыслей стало больше.

Как сказал Алексей (Ложкин — прим.ред), получилась социальная драма. У меня есть большое опасение, что удмуртский зритель пока не готов и не примет. Есть определенный слой зрителей, которым это интересно, но это на пару показов. Дальше всё закончится, потому что остальные больше комедии предпочитают удмуртские.

Но, с другой стороны, я так же думал и про пьесу “Васька”. На худсовете озвучивал и в интервью говорил, что поймёт тот, кто поймёт. Однако до сих пор постановка собирает полные залы. Там антиреклама сработала — те, кто “плевались” на этом спектакле, рассказали друзьям, а тем стало интересно — что же там такого?

— Вы написали две пьесы, которые ставятся в Национальном театре Удмуртии — “Васьлей” (“Васька”) и “Пуны” (“Собака”). В описании ко второй на сайте театра сказано, что это была ваша “попытка взглянуть на многие нравственные и социальные вопросы современного общества”. Как вы считаете, что нового ваши постановки внесли в устоявшийся репертуар и как они повлияли на зрителя?

— Все мои произведения — это результат возникших в моей голове мыслей, которые мне непременно хотелось отразить на бумаге. Что касается “Собаки” — в её основе реальные истории реальных людей. И главная мысль в том, что если после спектакля хоть один зритель позвонит родителям своим, которые одни в деревне, бабушкам, дедушкам — значит мы молодцы.

Я наверняка кого-то обидел, когда сказал, что удмуртский театр воспринимают как юмор, который на поверхности, и что обязательно будет гармошка на сцене. Мне это давно не нравится.

В моей пьесе “Васьлей” (”Васька”) изначально было много мата — по делу, и такие мизансцены, привычные для кота, но поскольку его играет человек, за счёт этой необычности смешно, как минимум, смотрится, но пошло.

Поэтому сейчас постановка показывается зрителям в очень усечённом виде. Когда была читка в худсовете, “пожилая гвардия” не стала принимать многое, а молодёжь как раз таки чуть ли не взбунтовалась и заявила, что наконец-то появились современные удмуртские пьесы. Тогда я понял, что молодым артистам и среднему поколению — им нужны такие пьесы.

— Правильно ли я понимаю, что большинство произведений вы создаете на удмуртском языке? Это осознанное решение или вы не придаете этому особого значения?

— Когда я из Можги переехал в Казань, первое время я ещё думал на удмуртском. Сейчас я уже на русском думаю и мне легче написать на русском, а потом перевести. И даже драматург Анатолий Григорьев мне на худсовете несколько раз замечание сделал. Я когда пишу, у меня диалоги идут на удмуртском, а все ремарки и сноски по-русски. Мне так проще, чем подбирать слова.

И вот в “Троллейбусе” есть момент, где один герой влюбляется в героиню и “подкатывает” к ней якобы на французском. А она отвечает на вообще непонятном языке, который называет “забытым диалектом первых удмуртов”.

Причем вся фишка там в том, что этот диалект по признаниям героини используют разве что в новостях по телевизору. Этим я хотел свою личную историю отразить. Когда удмуртские новости смотришь, часто не понимаешь, о чём идёт речь.Появилось много слов, обозначающих профессии, мероприятия, которых в языке не было.

Я в этом плане сторонник разговорного удмуртского языка, причём и на сцене. В Национальном театре актёры некоторые очень дотошно к этому относятся: “Зачем здесь русское слово вставил?” А потому что мне кажется, что зритель лучше поймёт, чем удмуртское слово, зачастую искусственно созданное. Я не сторонник такой “натуральной удмуртскости”, она неправильная для меня.

Другой со мной поспорит и скажет, что удмуртский театр должен культуру двигать в массы. Здесь очень тонкая грань, и надо для себя решить: работать для зрителя или брать миссию по продвижению традиций.

Фотографии из личного архива Сергея Антонова.